Мария Яловая

Собачонки против волкодава

(одно следственное мероприятие, словами сотрудника ИрГТУ)

30 августа 2013г. в 15 часов, я, Яловая Мария Николаевна, начальник отдела по управлению имущественным комплексом ИрГТУ, находилась у себя в кабинете, когда ко мне вошел некто Мухин Андрей Владимирович, оперуполномоченный ОБЭП ГУ МВД по Иркутской области.

Ранее я уже имела несчастье пересекаться с этим нахальным молодым человеком при обстоятельствах, сопровождавших и мой допрос в качестве свидетеля, и обыски моего рабочего кабинета, проводимые в рамках расследования уголовного дела, возбужденного против бывшего ректора ИрГТУ Головных Ивана Михайловича.

Несколько слов о том допросе:

Я, вместе с ребенком, находилась в отделении восстановительного лечения Ивано-Матренинской детской клинической больницы, когда Мухин явился ко мне с требованием немедленно проехать с ним на допрос к следователю Черкашиной О.В., которой ну очень срочно нужно было задать мне следующие вопросы:

  • правда ли 19.08.2013г. у ректора было плохо со здоровьем, да так, что пришлось вызывать «скорую помощь»?
  • а может, ему не так уж было и плохо?
  • абсолютно ли я уверена, что ему было плохо?
  • может, я все-таки подумаю и как-то иначе отвечу на вопрос, было ли ректору плохо?

Я, конечно же, отказалась бросать ребенка одного, и куда-то мчаться в воскресенье с этим Мухиным. Тем более что Черкашина тогда, к моему счастью, удовлетворилась разговором по телефону, сообщив:

  • что, так уж и быть, она ждет меня на допрос в понедельник в 10.00,
  • что ей обязательно нужно успеть допросить меня до 14 час. 00 мин. понедельника, и что ей нужно успеть допросить меня раньше, чем у меня появится возможность поговорить с Иваном Михайловичем,
  • что, если Иван Михайлович изъявит желание со мной пообщаться, не соглашаться на это ни в коем случае,
  • что, я, общаясь с Иваном Михайловичем, его адвокатом, или его бывшим первым проректором, делаю себе только хуже,
  • что она понимает, что я ни в чем не виновата, но мне все равно не нужно с ним общаться, и что от того, какие показания я ей дам, будет зависеть мое дальнейшее пребывание в должности сотрудника ИрГТУ,
  • что она знает, как трудно устроиться на хорошую работу,
  • что о результатах допроса она доложит новому и.о. ректора Афанасьеву, и посоветует ему, как ко мне относиться (судя по последствиям, описанным ниже, допросилась я не так).

Но вернемся к 30 августа. Итак, войдя в кабинет, Мухин А.В. попросил предоставить ему акты приема-передачи от ООО «Максстрой» в пользу ИрГТУ нежилых помещений, расположенных по адресу: г. Иркутск, ул. Лермонтова, 81. Я не очень поняла, зачем они ему, тем более что многочисленные копии этих бумаг предоставлялись, насколько я знаю, в следственный комитет на этапе доследственной проверки по делу ректора. К тому же, к сожалению, после обысков в моем кабинете, я даже не представляла, где они могут находиться, о чем господину полицейскому и сообщила, на что получила немудреный ответ: раз я не выдаю акты, значит, у меня сейчас в очередной раз будут проводить обыск.

Тут как раз подоспела уже хорошо всем нам знакомая следователь Черкашина Оксана Васильевна. Она села на то же место, где только что сидел Мухин, и доверительно сообщила, что ей нужно со мной поговорить. То, что состоялось потом, на разговор похоже не было. Говорила одна Оксана Васильевна. В повышенном тоне. В основном она возмущалась жалобой адвоката, присутствовавшего при моем допросе, ее начальству по поводу совершенно хамского поведения самой Черкашиной во время того допроса (см. выше). Заверила, что, несмотря на то, что уголовное дело у нее могут забрать и отдать для расследования кому-нибудь другому, она все сделает для того, чтобы Головных в суде был вынесен обвинительный приговор.

Тут я задумалась. Какой мотив может заставить следователя пойти на открытое нарушение распоряжения руководства об отстранении его от дела? Пожалуй, только личный. Или финансовый.

Также я узнала от следователя, что:

  • ей известно, что меня с ними связывает, но она мне об этом почему-то не скажет,
  • ей очень интересно знать, кто нами руководит,
  • этот «руководитель» – неумный человек,
  • Головных – собачонка.

Да-да. Так и сказала: «Головных, кто такой для меня? Собачонка против волкодава».

Прикинув, что если Иван Михайлович с его послужным списком – собачонка, то я, в лучшем случае – насекомое. Я посмотрела на часы и решила, что не желаю продолжать этот разговор. Мой рабочий день в летнее время по пятницам установлен до 12 час. 00 мин. Часы уже показывали 16 час. 02 мин. Я засобиралась домой.

Не тут то было. Оксана Васильевна потребовала акты приема-передачи. Мне пришлось ей объяснять то же, что я недавно объясняла оперуполномоченному полицейскому Мухину А.В., а именно, что не знаю, где акты. «Вы врете, вы врете! Есть свидетели, которые знают, что акты у вас. Я буду проводить очные ставки!» – буквально закричала Черкашина. Ну что ж. Очные ставки, так очные ставки…

«Ладно, будем делать обыск», – вдруг передумала Черкашина. И тут появляется еще один бравый персонаж по фамилии Лебедев С.И., тоже следователь, который сходу, совершенно невпопад (де жа вю какое-то) опять требует у меня те же самые акты.

Пока я объясняла Лебедеву И.С. то же самое, что и Мухину А.В., и Черкашиной О.В., в кабинете появился Коршунов А.Г. Здесь я не выдержала и попросила Черкашину позвать в мой кабинет сразу всех, кому я должна еще объяснить, что акты могут находиться в кабинете, а могут и не находиться. Сообщила ей, что я устала от этого террора. Устала от этих допросов, опросов, вопросов.

В кабинете было душно, все говорили на повышенных тонах. Почему, если нужно было провести обыск, они не сделали это как в прошлые разы, не спрашивая меня, а просто вскрыв двери? Зачем они ходят ко мне по одному и группами, после окончания моего рабочего дня, в момент, когда мне надо идти к ожидающему меня на автобусной остановке ребенку???

У вошедшего Коршунова А.Г. я спросила, на каком основании он утверждает, что акты находятся у меня. Ответ: «Я не утверждаю, а предполагаю, что они должны быть в отделе по управлению имущественным комплексом, так как оформлением занимается Ваш отдел». При этом Коршунов почему-то забыл уточнить:

  • Что с 22.07.2013г. руководством ИрГТУ было дано, ставшее уже широко известным, указание не отписывать мне никаких документов, связанных с деятельностью моего отдела.
  • Что все входящие письма, касающиеся имущественного комплекса, отписываются руководством на имя Коршунова А.Г.
  • Что с 22.07.2013г. в адрес меня и относительно меня, поступают бесчисленные приказы и распоряжения, грубейшим образом нарушающие мои трудовые, гражданские и конституционные права.
  • Что согласно Приказу по ИрГТУ, изданному исключительно для меня, я лишена права покидать здание ИрГТУ без письменного согласия одновременно трех лиц: и.о. ректора, проректора по учебной работе, проректора по научной работе, что означает, что даже на обеденный перерыв я не имею право выйти из здания ИрГТУ, не испросив у всех руководителей письменного на то разрешения.
  • Что Коршунов, или любой другой мог сам приказать моим подчиненным найти и отдать ему эти акты задолго до сегодняшнего дня.

«Будем делать обыск!» – опять заявила Черкашина О.В. и позвонила Пешкову В.В., проректору по науке, сообщив тому, что я совсем завралась и что ему надлежит срочно объявиться у меня в кабинете. Комментировать это я уже была не в состоянии…

Через некоторое время в кабинет вошел Пешков В.В., который также стал утверждать, что акты могут быть только у меня, и что их нужно отдать. Ну что на это я могла сказать? Опять оправдываться, объясняя, что скрывать и умышленно прятать акты, в которых по определению не может быть никакого криминала, и о которых и так все знают, глупо?

В общем, препирательства продолжались еще около часа. Куда-то звонили, о чем-то спрашивали. Я совершенно отупела от всего этого непрекращающегося маразма.

Наконец, посовещавшись между собой, присутствующие озвучили, что ключи от кабинета я им должна сдать. Они опечатают входную дверь, ведущую в кабинет, а в понедельник 02.09.2013г. проведут обыск. Коршунов А.Г. тут же опечатал окно в кабинете белыми бумажными бирками с оттисками печатей.

На тумбочке, расположенной слева от рабочего стола, стояла моя сумка, которую я взяла в руки, собравшись уходить. И тут Черкашиной понадобилось выяснить содержимое сумки, чем меня, бывшего следователя (да-да, я работала следователем), несказанно удивила! Я не обязана была показывать содержимое сумки следователю при данных обстоятельствах!

Ха! Черкашина, без тени сомнения, наплевав на все мыслимые нормы закона, заявила, что если я не предъявлю ей, Коршунову А.Г. или Пешкову В.В. содержимое сумки, меня не выпустят из кабинета.

Мои слова о том, что сейчас расследуется дело против ректора, а не против меня, что личный обыск свидетеля, который даже не работал в ИрГТУ в то время, когда, якобы совершалось преступление, неуместен, никто не услышал. От двухчасовой пытки мне было физически плохо, кружилась голова, мне необходимо было сходить в туалет, и сумка была нужна мне! Я не обязана была объяснять кому бы то ни было, тем более сотрудникам мужского пола ИрГТУ и СК РФ, для каких именно целей мне нужна эта сумка! Я просто тупо повторила, что никаких актов в сумке нет, и попыталась выйти из кабинета. Не получилось у меня.

Следователь Лебедев И.С., стоя у входной двери кабинета, просто отталкивал меня от двери. На вопросы о том, по какому праву они удерживают меня в кабинете, препятствуя выходу, Лебедев просто повторял, что пока я не покажу, что у меня в сумке, меня не выпустят. Почти в забытьи я вернулась на рабочее место, у меня кружилась голова.

«Хорошо», – сказала я. «Личный обыск, так личный обыск, но в таком случае я имею право вызвать своего адвоката». Кстати, судя по времени (два часа), потребовавшегося сотрудникам ИрГТУ и Следственного Комитета для принятия решения о необходимости или отсутствии необходимости проведения обыска, экстренной необходимости в его проведении явно не было.

Уже без удивления я услышала крик Черкашиной О.В. о том, что она не даст мне вызвать адвоката, что у меня нет такого права (!!!). Не слушая ее, я, стоя у рабочего стола, взяла в руки свой сотовый телефон и стала искать номер адвоката. Ко мне подбежала Черкашина продолжая кричать: «Кому это Вы звоните?! Я не разрешаю звонить! А ну отдайте телефон!». На мою фразу, что имею право на звонок, Черкашина продолжила кричать: «ВЫ ПОКА ЕЩЕ СВИДЕТЕЛЬ, А НЕ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ, ВЫ НЕ ИМЕЕТЕ ПРАВО НА ЗВОНОК И НА АДВОКАТА. ДАЖЕ ПОДОЗРЕВАЕМОМУ ВО ВРЕМЯ ОБЫСКА АДВОКАТ НЕ ПОЛОЖЕН!». За подтверждением своих слов она повернулась в сторону Лебедева И.С.: «Да же, Иван Сергеевич?». Иван Сергеевич с готовностью подтвердил этот юридический перл.

Полагаю, что при таком неравнодушии ко мне, как со стороны сотрудников СК, так и со стороны сотрудников ИрГТУ, которые активно, но пока безуспешно пытаются меня уволить, в планах у всей этой компании явно присутствовало намерение наделить меня правом на звонок, переведя в статус подозреваемой, раз СВИДЕТЕЛЮ, НАСИЛЬСТВЕННЫМ ОБРАЗОМ ОГРАНИЧЕННОМУ В СВОБОДЕ ПЕРЕДВИЖЕНИЯ И НЕ ИМЕЮЩЕМУ ВОЗМОЖНОСТИ ПОКИНУТЬ СВОЙ РАБОЧИЙ КАБИНЕТ ПОСЛЕ ОКОНЧАНИЯ РАБОЧЕГО ДНЯ ДАЖЕ ПРАВО НА ЗВОНОК НЕ ДАНО!

В общем, я отказалась отдавать телефон, однако Черкашина попыталась выхватить его у меня из рук. Лебедев И.С., Коршунов А.Г. и прочая компания находились в это время в кабинете, спокойно наблюдая за происходящим. Крича, что она заберет у меня телефон, Черкашина О.В. принялась двумя руками хватать меня за руки. Осознавая, что телефон, если я продолжу попытки набирать номер адвоката, Оксана Васильевна все-таки изловчится и выхватит у меня, а настроена она была решительно, я зажала телефон в руке и с городского телефона позвонила знакомому, попросив передать моему адвокату, что меня собираются обыскивать, и что я буду ждать звонка и прихода адвоката. Внезапно успокоившись, видимо, вспомнив о том, что ее действия квалифицируются, как покушение на грабеж, да и адвокат может некстати прийти, Черкашина О.В. прекратила свои явно противозаконные действия. Лишь спросила, кому это я сейчас звонила, повторив, что я не имела на это право.

Затем она заявила, что пора вызывать охрану и проводить обыск, а она пока пойдет к ректору. Перед выходом из кабинета, указания Черкашиной следователю Лебедеву звучали буквально так: «звонить не разрешать, отвечать на звонки не разрешать, дверь закрыть на ключ».

Следователь вышла из кабинета, а Коршунов сходив за охраной, привел троих мужчин. В кабинете в это время находились также Пешков В.В., которого Черкашина О.В. назначила представителем от ИрГТУ, Коршунов А.Г., Мухин А.В., Лебедев И.С. Последний, так и не разрешив мне сходить в туалет, приказал отдать ему ключ от кабинета. Памятуя про «собачонку» и «волкодава» (понимая, что нахожусь против них примерно в том же соотношении), про попытку Черкашиной выхватить у меня телефон, про удерживание меня в кабинете Лебедевым, я просто физически боялась находиться в кабинете, закрытом на ключ, одна, с семью агрессивно настроенными мужчинами. Я попросила не закрывать дверь на ключ, но Коршунов мне сообщил, что я не имею право не давать ключ, так как ключ является собственностью университета. Понимая, что у меня с правами совсем плохо, я все же напомнила, что тоже являюсь сотрудником университета и нахожусь в своем рабочем кабинете. Однако, подчиняясь требованию, достала из сумки ключ и передала его Коршунову. Кто-то из семерых закрыл на замок дверь. Лебедев объявил присутствующим, что сейчас будет проходить обыск с целью обнаружения актов о передаче 1100 кв. м. площади по ул. Лермонтова, 81. Никаких документов, в том числе постановления о проведении обыска мне, конечно же, предъявлено не было. Лебедев зачитал что-то там про права, но я, прекрасно осознавая, что никаких прав у меня теперь нет вообще, неважно себя чувствуя, думая о ребенке, который один на остановке ждет меня и наверняка уже хнычет, была уже совершенно равнодушна к его словам. Когда Лебедев предложил добровольно выдать оружие и другие запрещенные предметы, я не ответила. На его вопрос: «Вы отказываетесь отвечать?», промолчала. Монитор ПК я уже выключила, сколько было времени, не знаю. Зачитав, что нужно, Лебедев сообщил, что обыск будет проводиться в моей сумке. Я уточнила, собирается ли он обыскивать мою сумку, находящуюся при мне? Лебедев ответил, что да, ведь она находится в кабинете. По его логике, очевидно, мои одежда и белье, как находящиеся в кабинете, тоже подлежали обыску…. Мало ли. Вдруг у меня в бюстгальтере акты? Два акта.

Памятуя, как энергично Лебедев отпихивал меня от дверей, я не решилась противоречить ему и по его требованию поставила сумку на стол. Лебедев достал пластиковую папку прозрачного цвета на кнопочке и зеленого цвета папку-уголок из моей сумки и перенес все на стол. В это время зазвонил мой телефон. Лебедев крикнул: «Нельзя отвечать! Телефон не брать!». Я увидела на дисплее номер ребенка и сказала, что звонит ребенок. Лебедев вновь огласил свой запрет, на что я, поинтересовавшись, есть ли у него дети, нажала кнопку ответа и услышала голос ребенка, который плакал, говоря, что один на улице, ждет меня и спрашивает, скоро ли я буду.

Со слезами я ответила ребенку, что скоро не буду, я на работе. Ребенок, зная, что его маму то обыскивают, то дяди приезжают в больницу с вызовами на допрос, или мама бросает ребенка одного в больнице и сама уезжает на допрос, позвонил своей бабушке. Через некоторое время на телефон вновь позвонили, я увидела, что звонит моя мама. Не знаю, есть ли у Лебедева дети, видимо, нет, но мама точно имела место в его жизни, поэтому я не стала обращать внимание на его крики «Нет, нельзя» и просто ответила на звонок. Мама сообщила, что ребенок один, плачет. Спросила, что у меня происходит? Я ответила, что у меня обыск. «Как, опять??». «Да». Лебедев тут же заявил, что я не имею право говорить про обыск! Я не удивилась. Я УЖЕ ХОРОШО ПОНЯЛА, ЧТО ПО УБЕЖДЕНИЮ ЭТИХ НЕЛЮДЕЙ Я НИ НА ЧТО НЕ ИМЕЮ ПРАВА.

Лебедев со-товарищи тем временем внимательно изучили содержимое папки, в которой были:

  • копии приказов, и некоторых писем, адресованных непосредственно Яловой Марии Николаевне (т.е. мне), выданных руководством ИрГТУ с вопросами в каждом из них примерно такого характера:
  • 1) почему они видят меня на рабочем месте, даже если я нахожусь на больничном?
  • 2) почему я отдаю распоряжения о работе своим подчиненным?
  • 3) почему я не сообщаю Коршунову, что сотрудник другого отдела, не подчиняющийся ни мне, ни Коршунову, а непосредственно ректору, ездит в суд по решению вопросов имущественного характера?
  • копия приказа об укороченном рабочем дне в летний период времени по пятницам для женщин,
  • копии распоряжений о том, что Работодатель запрещает мне визировать документы,
  • копия Распоряжения от 30.08.2013г. о том, что я должна передать акты на 1100 кв.м. Коршунову А.Г. (про судьбу которых ничего не знаю),
  • приказы о том, что мне практически все запрещено,
  • доверенности на мое имя от имени ИрГТУ (оригиналы и копии),
  • приказ (оригинал), о включении в состав комиссии по управлению имущественным комплексом ИрГТУ сотрудника Минэкономразвития – Румянцевой Юлии Николаевны, подписанный Бугловым Н.А.
  • мое объяснение на имя Буглова от 22.07.2013г.,
  • объяснение в копии и оригинале моей сотрудницы Черных Л.Б. о том, что 19.07.2013г. Яловая М.Н. находилась на рабочем месте после 18 час. 00 мин, (за что Работодатель, вынес мне замечание),
  • копии моего больничного листа в 4 экз.,
  • правила внутреннего распорядка ИрГТУ, без подписей и печатей, распечатанные с сайта в 2-х экз.,
  • распечатки из Интернета, касающиеся прав человека на труд, выдержки из Конвенции по правам человека, выдержки из статей ТК РФ,
  • Приказы (проекты) с листами согласования руководителей о создании моего отдела, копия приказа о создании моего отдела,
  • положение о составе постоянно действующей комиссии ИрГТУ по вопросам решения имущественного комплекса ИрГТУ,
  • копия моего заявления, направленного 2 дня назад в отдел кадров ИрГТУ с просьбой выдать мне копии моих документов из личного дела,
  • копия моего трудового договора с Работодателем,
  • копия моей должностной инструкции, копии выписок из Приказов о том, что мне в течение последнего времени объявлено 2 замечания, копия приказа о лишении меня денежной доплаты и т.п.,
  • копии нескольких общедоступных приказов по университету, которые лежали отдельно от папки на кнопочке.

Присутствующие стали спрашивать, зачем мне эти документы, куда я их хотела вынести и как использовать. Я сказала, что практически все они касаются непосредственно меня и злоупотреблений работодателя в отношении меня. На что все присутствующие уверенно, в один голос заявили, что я не имею право выносить эти документы из Университета. Кто бы сомневался…

Убедившись, и удивившись тому, что Акты в сумке не обнаружены, Лебедев заявил, что все найденные в сумке документы и копии он будет изымать. Я спросила, как копии моего больничного листа, распечатки из Интернета и копии приказов относятся к Актам на передачу 1100 кв. м., на что Лебедев опять же, особо не мудрствуя, просто заявил: Обыск проводит он, поэтому что хочет, то и изымает!

Я попросила Лебедева разрешить мне хотя бы сделать на своем копировальном аппарате копию листка нетрудоспособности, трудового договора и др. документов или хотя бы поделиться со мной найденными в моей сумке копиями, так как я их копировала для себя и не рассчитывала, что Лебедеву они тоже понадобятся.

«Нельзя!», – сказал Лебедев. Далее, собрав со всех участников подписи на бумажных бирках, протянул их мне подписывать. Почему из всего этого следственного действия, после изъятия не относящихся к теме обыска моих документов, я должна была подписать какую-то бумажную бирку, а не постановление с протоколом, мне не объяснили. Я указала на это, на что Лебедев опять прокричал (спокойно разговаривать в СК, видимо, просто не умеют): «Да кто Вы такая, чтоб я Вам давал постановление подписывать? Я вашему представителю от администрации Пешкову В.В. давал подписывать». Все верно. Только вот Пешкова то не обыскивали.

Я задала также Лебедеву следующие вопросы:

  • Почему обыск проводился в кабинете в обязательном присутствии именно Яловой М.Н., хотя в нем располагаются рабочие места других сотрудников и в него имеют свободный доступ иные лица с другими фамилиями?
  • Почему он обыскивал мою сумку, буквально силой заставив меня снять ее с плеча, затем самостоятельно достал из нее документы, обыскал содержимое сумки, перерыл там все, в том числе средства личной женской гигиены?
  • Зачем ему мои документы, которые он изъял? Чтобы из копий приказов про объявленные мне Работодателем замечания изготовить искомые Акты? Или воспрепятствовать моему праву на обращение в соответствующие инстанции для защиты своих трудовых прав, передав их Коршунову?
  • Почему при проведении обыска запрет на разговоры по телефону распространялся только на меня, а не на всех участников следственного мероприятия, которым можно было разговаривать и по сотовым телефонам и по стационарному?
  • В чем заключалась неотложность следственного действия, которая помешала мне до его начала сходить в туалет, если на протяжении 2-х часов, не проводя никаких следственных мероприятий, меня не выпускали из кабинета?
  • На основании чего он лишил меня законного права на присутствие при моем личном обыске моего адвоката???
  • Почему, проводя обыск, следователь объявил закрытую на ключ дверь кабинета с вынутым из замочной скважины ключом, фактором, обеспечивающим наилучшее проведение обыска? Не затем ли, чтобы мой адвокат не имел шансов присутствовать при обыске?

Ответов я не получила. Обыск закончился в 19.30.

По тому, как проводилось мероприятие, какие поводы озвучивались для его проведения, по методике и технике его проведения (взятых, по-видимому, из пособий для нацистов), я думаю о том, как же бесконечно далек принцип, заложенный в п.4. ст.164 УПК РФ, от того, что действительно находится в одурманенных вседозволенностью мозгах некоторых сотрудников СК РФ по Иркутской области!

П.4. ст.164 УПК РФ: «ПРИ ПРОИЗВОДСТВЕ СЛЕДСТВЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ НЕДОПУСТИМО ПРИМЕНЕНИЕ НАСИЛИЯ, УГРОЗ И ИНЫХ НЕЗАКОННЫХ МЕР, А РАВНО СОЗДАНИЕ ОПАСНОСТИ ДЛЯ ЖИЗНИ И ЗДОРОВЬЯ УЧАСТВУЮЩИХ В НИХ ЛИЦ».

Хочу еще вот что сказать. Некоторые сотрудники ИрГТУ в тесной связке с сотрудниками Следственного Комитета Российской Федерации открыто объявили мне войну. Объявили, не имея, по сути, никаких претензий к исполнению мною моих служебных обязанностей. Эти люди имеют только одну претензию: мои добрые отношения с Головных И.М. и людьми, сочувствующими ему. Об этих добрых отношениях следователи неоднократно заявляли мне буквально как о преступлении против государства! Очень неожиданным для них, видимо, оказалось то, что не все, оказывается, способны на предательство. Не все способны перебежать на сторону победителя, наплевав на элементарные нормы приличия. Про долг и честь я уж не говорю.

Те, кто объявили эту войну, прекрасно знают причину войны, но в силу присущей им трусости и подлости не могут прямо и открыто заявить, что я им неугодна именно этим!

Слишком открыто, слишком явно демонстрируя предвзятое отношение ко мне, изматывая обысками, заинтересованные лица явно чего-то добиваются. Чего? Может быть, где-то уже издан приказ не только о моральном, но и физическом уничтожении всех тех, кто не упал на колени перед всемогущим представителем всемогущего ведомства Черкашиной О.Ю., или не поклялся в верности Афанасьеву А.Д.? Это было бы последовательно.

Устроив открытую, беспринципную травлю, проводя противозаконные действия на глазах у всего Университета, доводя до тяжелого нервного истощения, подвергая моральному террору, унижая меня, действуя согласованно, постоянно ужесточая свои методы, осознавая полную безнаказанность, чего они добиваются? Чтобы я покончила жизнь самоубийством?

Другими мотивами такое бесчеловечное поведение объяснить нельзя.

 

Яловая М.Н., начальник отдела по управлению имущественным комплексом ИрГТУ